Доктор Фауст

Постановка Шекспировского театра «Глобус» 

Кристофер Марло, распутник, повеса, шпион, дуэлянт, ровесник Шекспира и бОльшая «звезда», чем Шекспир в свое время, стал автором первой драматической обработки легендарного сюжета про ученого, готового продать бессмертную душу ради сверхчеловеческого знания и власти. Именно с пьесы «Трагическая история Доктора Фауста» начинается длинная череда художественных интерпретаций конфликта веры и науки, смирения и гордыни: через вольнодумного англичанина к этому мощному образу пришли Гёте и Гейне, Пушкин и Брюсов, Томас Манн и череда других классиков. 

 

Добившийся успеха во многих науках, но разочарованный в силе человеческого мозга Доктор Фауст (Пол Хилтон) заключает с дьяволом сделку: 24 года Мефистофель служит ему верой и правдой, исполняя любые желания и даря вожделенное знание, но по истечении срока Фауст должен отправиться с ним в ад. Мефистофель (Артур Дарвилл) честно исполняет условия договора, но это не спасает Фауста от гнетущих мыслей о том, что срок страшного контракта истекает…

Первая постановка пьесы Марло в современном театре Глобус была доверена Мэтью Данстеру («Палачи», 2016) – и опытный британский режиссер остроумно обошелся с не самым простым текстом. Разные акты пьесы Марло настолько разнородны по стилю, что некоторые исследователи приписывают другому автору сатирические, «потешные» сцены, где дьявольские проделки Мефистофеля намеренно снижаются и высмеиваются. Кроме того, в образах борющихся за душу самонадеянного ученого ангелов добра и зла и аллегориях семи смертных грехов у Марло еще звучат отзвуки средневековых моралите, –справиться с этим калейдоскопом и сохранить трагический и мистический нерв текста сможет далеко не каждый.

 

Данстеру это удается – он на полную запускает хитроумную театральную машинерию елизаветинского театра: оживающие книги, драконы, настоящее адское пламя полыхающее на сцене, дым, устрашающие маски, черепа и прочие дьявольские спецэффекты, поражавшие воображение неискушенных зрителей партера во времена Шекспира и Марло, производят зловещее впечатление и сегодня.

 

«Сотворено для человека небо, и потому он лучше всех небес», – искусительная фраза Мефистофеля в устах очень сдержанного и мрачного в этой роли Артура Дарвилла звучит почти как саркастическая реплика Гамлета «Что за чудо природы человек!» И не случайно.

 

Марло, хотя и делает реверансы официальной религии, отстраняется от осуждения и грешника, и коварного беса. Трагедия Фауста, отчаянье которого в финале пьесы прекрасно играет Пол Хилтон, в изложении Марло выглядит иллюстрацией тезиса «благими намерениями вымощена дорога в ад». Да и представитель этого ада – вовсе не воплощение лжи; Мефистофель, сам падший демон, скорее сочувствует ученому, а возможно, в его лице и всему человечеству.

Автор рецензии: Леонид Александровский

В пику Шекспиру, о котором неизвестно практически ничего (включая вопрос из вопросов – кто был настоящим автором его канона), Кристофер Марло был самым колоритным и скандальным персонажем театрального Лондона конца 16 века. Если бы в елизаветинские времена уже существовали The Sun и Daily Star, Марло был бы их излюбленным героем. Шпион, кутила, дебошир, безбожник, развратник, автор бессмертной цитаты «тот, кто не любит табак и мальчиков – идиот», Марло мог похвастаться самой чудовищной репутацией в век, когда чудовищными репутациями мерились словно размером гульфика. После смерти драматурга в пьяной драке «миф о Марло» обогатился бытовой чертовщиной; по одной из легенд, во время представления «Доктора Фауста», «к великому изумлению актеров и публики» на сцену пожаловали настоящие бесы. Некоторые из зрителей, «обескураженные страшным видением», сошли с ума, а один из актеров, Эдвард Аллейн, выйдя на пенсию, до конца жизни занимался благотворительностью.

Постановка «Глобуса» далека от того, чтобы сводить с ума наиболее впечатлительных театралов, хотя бытовой чертовщины и в ней навалом: «волшебных» театральных фокусов вроде горящих адским пламенем книг, магических дымовых завес или визита Люцифера собственной персоной в компании Вельзевула и нечисти помельче. Спектакль вообще чрезвычайно богат на сценографическую и пластическую дьяволиаду: чего стоит хотя бы эффектное явление Мефистофеля в виде гигантского козлиного черепа или комическая презентация семерки одушевленных смертных грехов. Вся эта несусветная катавасия реализована настолько убедительно и с виртуозными переключениями темпа и ритма действия – что невольно затмевает собственно актерский состав, уверенно ведомый Фаустом-Хилтоном (киноманы наверняка помнят его по роли герцога Октава в биографической драме Рауля Руиса «Климт» (Klimt, 2006)).

Что касается собственно драматургической канвы, то зритель, привыкший к торжественно пафосным интерпретациям легенды о Фаусте, должен подготовиться к длинной комической интерлюдии, разрезающей пьесу Марло надвое и изрядно отвлекающей от основного действия. Исследователи до сих пор не могут прийти к единому мнению относительно этих комических сцен: некоторые считают их позднейшими вставками и следствием посмертной редактуры, другие признают неотъемлемой частью эклектичного авторского замысла.

Как бы то ни было, но более чем двести лет спустя Иоганн Вольфганг Гете, разрабатывая структуру своего «Фауста» (особенно его второй части), воспользовался большинством идей Марло, включая все разнообразие комических дивертисментов. Поэтому вряд ли стоит идти по пути авторитетной газеты The Guardian и обвинять постановщика этой версии Мэттью Данстера в легковесности и «нестрашности» трактовки. В его спектакле достаточно блестящих режиссерских идей – вроде оживших книг первой, «некромантской», сцены в библиотеке или ксилофонно-кабаретного сопровождения самых сверхъестественных моментов действия – чтобы говорить о ней серьезно. Кроме того, финал пьесы – гениальный поэтический монолог Фауста, молящего Бога об отсрочке последнего приговора и своего низвержения в ад – получился, в сопровождении инфернального набата и мрачной музыки, по-настоящему зловещим. Шпион, дебошир и атеист Марло остался бы доволен – как и пантеист и член тайного совета Гете.