Дядя Фёдор, Русь и Бог
200-летие со дня рождения Фёдора Достоевского национальный театральный фестиваль отмечает специальной программой из 16 постановок по классику, от некогда студенческих «Бесов» Мастерской Брусникина и аскетичного шедевра Сергея Женовача «Брат Иван Фёдорович» до новых сочинений Льва Додина и Константина Богомолова. Показы спектаклей проходят в Москве и Омске, кроме принимающих проект городов в нём участвуют театры Петербурга, Новосибирска и Севастополя.
Старт «Достоевскому и театру» (и собственному проекту Театра Наций «Достоевский 200») был дан в начале марта камерным спектаклем Елены Невежиной «Зимние заметки о летних впечатлениях»: в премило воссозданном как музейный экспонат интерьере дореволюционного ж/д вагона Илья Исаев и Лиза Арзамасова превратили в живой диалог публицистический очерк, «фельетон за всё лето» или, в версии театра, «трэвелог» Достоевского по мотивам его первого путешествия в Европу.
В гастрольной программе – популярный «Идиот» Андрея Прикотенко из новосибирского «Старого дома» и покорившие бóльшую часть театральной общественности «Братья Карамазовы» Льва Додина; рядом с «Литургией Zero» Валерия Фокина (по «Игроку») – балет Бориса Эйфмана «По ту сторону греха» (по «Братьям Карамазовым»), тоже знакомый со сценой Александринского.
«Достоевский и театр» – коллекция сиятельных имён, Олимп современных героев, и роль главного здесь – объективный, подтверждаемый математикой факт – у Константина Богомолова:
в афише проекта три его работы. Получившее «Золотую Маску-2020» «Преступление и наказание» из петербургского «Приюта комедианта» (о нём коротко – в репортаже с Платоновского фестиваля искусств), хит МХТ «Карамазовы» и недавние, выпущенные осенью 2020-го Театром на Бронной и площадкой «Барвиха Luxury Village» «Бесы Достоевского» (жаль, канул в лету выдающийся ленкомовский «Князь», не проживший сезона спектакль-мираж и спектакль-легенда).
В плотном вербальном массиве «Бесов» нашлось место фрагментам из «Братьев Карамазовых». Что естественно: отталкиваясь от одного романа, Богомолов ставит «всего Достоевского» – возможно, самого важного для себя автора, не случайно упомянутого в провокационном манифесте «Похищение Европы 2.0»: «В XX веке атомная энергия, которой является человек, вышла из-под контроля. Человеческим Чернобылем стал нацизм. Шок и испуг Европы перед этим взрывом первобытного в человеке оказались слишком велики. Освободившись от нацизма, Запад решил застраховаться от «атомной аварии», ликвидировав сложного человека. (...) Того человека, которого описывал Достоевский: одновременно высокого и низкого, ангела и дьявола, любящего и ненавидящего, верующего и сомневающегося, рефлексирующего и фанатичного. Европа испугалась в человеке зверя, не понимая, что звериное – это такая же природная и органическая часть человека, как и ангелическое».
Не знаю, какой Богомолов человек, но режиссёр он именно такой, как в описании Достоевского; собственно, и относиться к нему можно одновременно с восхищением и неприязнью – я не про разделение критиков и зрителей на непримиримые лагеря, а про чувства внутри одного человека.
Про свои собственные чувства.
В первой половине нулевых, когда Богомолов дебютировал двумя камерными спектаклями – «Бескорыстным убийцей» по Ионеско на малой сцене РАМТа и «Что тот солдат, что этот» по Брехту на малой сцене театра им. Гоголя – я пришёл в абсолютный восторг от появления мастера умного политического театра. Но следом он поставил уже на большой сцене театра им. Гоголя «Зеленую птичку» Гоцци: спектакль с громоздким названием «Повар-вор, его жена, близнецы и зеленый любовник» эксплуатировал ностальгию по советской эстетике – будто на потребу немногочисленной пожилой публики, заполнявшей зал на Казакова до его реформации в «Гоголь-центр». Позже, начиная, кажется, с «Лира», советское стало в спектаклях Богомолова поводом для сарказма, а в «Зеленой птичке» было предметом умиления. За «Птичкой» он поставил антрепризу «Любовное зелье» по «Мандрагоре» Макиавелли (кочует, кстати, по московским сценам до сих пор, привлекая уже звёздным именем постановщика), и я пообещал себе больше на спектакли КБ не ходить. Обещание, конечно, не сдержал – и открыл в Богомолове режиссёра, уничтожающего любые устойчивые системы координат, этических и эстетических в том числе. Он в каком-то смысле панк, не желающий оправдывать чьи-либо ожидания;
возможно, единственный в сегодняшнем театре художник, отказывающийся от сотворения любых святынь; «высокое» и «низкое» – не по очереди, не в противопоставлении, а разом; в единстве без борьбы; отчего и дискомфорт, и упоение;
«как упоительны в России вечера» – «занавес», завершающий новый спектакль вместо весёленького рисованного занавеса с многорукой индийской богиней Кали (и у «Бесов» много лиц – буквально: Ставрогина могут играть Александра Ребенок и Елена Морозова, Верховенского – Игорь Миркурбанов и Никита Ефремов; обе роли может взять на себя и сам Богомолов; ниже упоминаю только тот состав, что довелось увидеть мне – в Страстную пятницу 30 апреля 2021 года).
«Бесы» – и программный спектакль, первый, выпущенный Богомоловым в статусе худрука Театра на Бронной, и, полагаю, сознательная работа на уже не раз опробованном методе, каталог приёмов, включающий и холодную сценографическую аскезу Ларисы Ломакиной, и половые-возрастные перевёртыши (Николая Ставрогина играет Александра Ребенок, студента Шатова – 56-летний Владимир Храбров). Обстоятельный разговорный спектакль с мучительными диалогами героев, разбирающихся с «чёртовым добром и злом», с вызовом зала на прямой диалог – но без «достоевского» надрыва, со стёртыми эмоциями, не повышая голоса; и капустник, где Кириллов (Дмитрий Куличков) отпугивает писклявых подоконных шалав кашлем – «у меня COVID» – и готов обвинить в предсмертной записке подельников – Зыгаря с Катаевым:
«мы сначала долго насиловали Шатова, потом мы его убили».
Мутация Ставрогина в женщину могла бы быть мерцающей загадкой – однако эту потенциальную эзотерику разрушает комическое объяснение.
Для тех, кто Богомолова видел мало и к текстам Достоевского, вероятно, не привычен, «Бесы» могут стать потрясением, тем, кто отдельные фрагменты Достоевского помнит чуть ли не наизусть – благодаря тому же театру – наоборот, рискуют показаться усталой рефлексией. Во втором акте Богомолов отдаёт Верховенскому (Игорь Миркурбанов) огромный монолог, смонтированный из страшных слов Ивана Карамазова о зверствах над детьми: по идее, мороз по коже, но, чтобы его испытать, надо быть совсем неискушённым человеком – иначе срабатывает защитная инерция восприятия;
за чудовищными описаниями – не первородный ужас, но хрестоматийный кусок русской классической литературы.
То же можно было бы отнести к рассказу Ставрогина о девочке Матрёше – один из самых леденящих монологов ever растиражирован до неприличия. Но здесь Богомолов находит, чем поддеть самого толстокожего зрителя: актриса во время его исполнения мастурбирует; «дальше, больше, чаще, садче»; в скверне-то, как говорил праотец Карамазов, слаще.
Для каждого у Богомолова свои «мурашки»: я не без дрожи (ещё и в вечер Страстной пятницы!) смотрел пролог, где «хромоножка» Лебядкина (Татьяна Лозовая) раскладывает карточное гадание («Коли люди врут, почему картам не врать?»), а на картах, вместо валетов и королей, – святые. Для ортодоксальной либеральной интеллигенции «красная тряпка» – чёрно-белое видеообращение Владислава Суркова, которому доверены слова Великого Инквизитора.
Про Россию «Бесы» думают – не делая выводов, не давая объяснений, испытывая веру, юродствуя, кручинясь;
сложный спектакль – как человек у Достоевского.
